Если еще 15 лет назад слова «модель» и «фотомодель» были синонимами «красавицы», то в современном модном мире это далеко не так. Мы проследили за происходящим в XXI веке превращением подиумных красавиц в «чудовищ».
Дизайнеры превращают показы в экзотические и даже экстравагантные шоу, и, чтобы модели соответствовали замыслу сценариста, они должны выглядеть как минимум необычно. Так, на недавно завершившейся в Париже Неделе высокой моды показ закрывала темнокожая модель с дредами.
Раньше было все иначе
Модельной индустрии как отдельной сфере профессиональной деятельности не так уж много лет. В XIX веке показов мод как таковых не существовало, а одежду шили почти исключительно на заказ: богатые женщины пользовались услугами модных, высокооплачиваемых портних (в те стыдливые времена для женщин шили почти исключительно женщины), которые держали собственные ателье, а женщины победнее шили и перелицовывали себе платья самостоятельно. Индустрия готовой одежды была в зачаточном состоянии — исключение составляли разве что аксессуары и шляпки, обувь также заказывали по мерке у сапожника.
Ситуация начала меняться с появлением больших универмагов в европейских столицах и крупных городах. Этот процесс, начавшийся в 1870-е годы и быстро превратившийся в бум, отлично описан в романе Эмиля Золя «Дамское счастье». Платья приличные женщины в универмагах, конечно, не покупали, но накидку, манто, горжетку или иной весьма, кстати, дорогой предмет верхней одежды найти вполне могли. И для того, чтобы наилучшим образом продемонстрировать потенциальной покупательнице меха или накидку, мужчины-приказчики уже не подходили.
Проницательно мыслящие хозяева крупных магазинов отлично разбирались в женской психологии. Вещи гораздо лучше смотрятся не на вешалке и даже не на манекене, а на живой, движущейся и желательно красивой женщине. Красивой потому, что тут включается еще один тонкий психологический момент: видя вещь на красивой женщине, потенциальная клиентка хочет такую же, потому что ей кажется, что эта вещь сделает красивой и ее саму. А если покупательница и так невозможно хороша и полностью уверена в себе, ей захочется показать, что уж она-то в манто или горжетке будет выглядеть просто ослепительно и враз затмит небогатую приказчицу. Хозяева универмагов стали активнее нанимать на работу женщин (это, кстати, было выгодно: мужчинам полагалось платить больше, чем их коллегам слабого пола, выполнявшим аналогичную работу то же количество часов) и отдавали предпочтение, разумеется, молодым, с цветущими красивыми лицами и безупречными фигурами.
Уловка многочисленных «октавов муре», владельцев крупных магазинов, сработала, причем так удачно, что их примеру решили последовать и «частники» — владелицы респектабельных ателье по пошиву дамских платьев. Разумеется, это могли себе позволить только действительно состоятельные портные: взять в дополнение к штату закройщиков, швей, вышивальщиц, белошвеек и шляпниц еще и манекенщицу могли не все. Но те, кто мог, сразу или почти сразу обнаруживали рост продаж и популярности.
Красота, как и любая редкость, стоила недешево: первые манекенщицы (сто лет назад их называли именно так, а в наши дни это определение практически вытеснено привычным словом «модель»), конечно, уступали в плане жалованья звездам немого кино или прима-балеринам, но наниматели понимали, что мало платить такой работнице нельзя. Чтобы поддерживать внешность в презентабельном, «товарном» виде, манекенщицам приходилось тратить немалые деньги — по сути, ситуация не слишком изменилась с тех пор.
Единственной существенной разницей между тогдашними работницами подиума и нынешними состоит, пожалуй, в том, что прежние модели начинали карьеру существенно позже современных. В цене была каноническая, зрелая женская красота, а не нимфеточная подростковость. Даже в «ревущие» 1920-е годы, когда, собственно, зародилась мода на хрупких, почти бестелесных, с детскими формами андрогинов, по импровизированным подиумам домов мод ходили все же взрослые дамы, а не 15-летние девочки.
Большим подспорьем для парижской модельной индустрии стала массовая эмиграция из России после революции 1917 года и Гражданской войны. В столицу Франции стекались аристократки, дворянки и просто интеллигентные и красивые русские женщины с домашним и гимназическим образованием, позволявшим им свободно объясняться по-французски.
По подиумам парижских модных домов, как собственно французских, так и основанных эмигрантами (например, Irfe Феликса и Ирины Юсуповых), ходили даже княжны. Например, Мария Эристова была звездой Дома Chanel: сама Габриэль Шанель встречалась с великим князем Дмитрием и покровительствовала его опальным соотечественникам, а Эристова владела тремя иностранными языками и, как полагалось в те времена, могла не только показать, но и рассказать клиенткам, что на ней надето. Кроме Эристовой, на модельном олимпе довоенной Франции царили Натали Палей, сестры Оболенские, Гали Баженова и другие русские красавицы.
Инклюзивная внешность
С русскими или без русских, а почти весь XX век модельная индустрия базировалась на конвенциональном понимании красоты. Лица почти всех манекенщиц отвечали классическому европейскому канону, тела отличались идеальными пропорциями. Некоторым исключением стала, пожалуй, лишь хрупкая до нимфеточности Твигги, но, если не считать полудетских форм, она была очень хороша собой. До Иман, эфиопки, чье лицо тоже выглядело скорее европейским, нежели африканским, в модельном топе не было темнокожих женщин, а на показах Haute Couture, например, того же Дома Dior чернокожие появились впервые только в 2013 году, что при современной толерантности звучит почти невероятно.
В шестерке великих супермоделей 1990-х годов тоже была афроамериканка — Наоми Кэмпбелл. Пять остальных женщин, брюнеток и блондинок — Клаудия Шиффер, Синди Кроуфорд, Кристи Тарлингтон, Стелла Теннант и Линда Евангелиста — были белыми, с европейской внешностью, а британка Стелла Теннант и вовсе приходилась родной внучкой герцогу Девонширскому, то есть стала невольной продолжательницей традиции аристократок в модельном бизнесе. Мысль о том, что на подиум известного модного дома выйдет женщина с вызывающе неканонической внешностью, никому даже в голову не приходила.
Моду на необычную внешность, в том числе этническую, странные прически, подчеркнутые недостатки и несовершенства породили 1990-е годы. Первой ласточкой в этом смысле стала Кейт Мосс, британская модель со слишком для канонической красоты выраженными скулами, запавшими глазами и пухлым ртом. Она полностью вписалась в гранжевый стиль поздних 1990-х: ей подражали, ее внешность стала трендом под названием «героиновый шик». Феномен Мосс и последовавших за ней азиатских, восточноевропейских и российских моделей в какой-то степени объясним тем, что изменилась и собственно мода, которую они демонстрировали на подиумах и глянцевых обложках (слияние профессии фотомодели и манекенщицы в единое ремесло модели произошло примерно в те же 1990-е: на показах по подиуму ходили те же девушки, которых приглашали для рекламных и журнальных съемок).
Мода, которая в 1950-е была призвана максимально украшать женщину, превращая ее в соблазнительный сексуальный объект, в конце 1990-х и начале 2000-х стала, с одной стороны, проводником феминистских идей (что демонстрировал успех стиля минимализм и целой череды женщин-дизайнеров, позволивших своим клиенткам одеваться комфортно, со сдержанной элегантностью), с другой — полем доходящего порою до неистовства дизайнерского самовыражения японских деконструктивистов, enfant terrible британской школы Александра Маккуина (он часто специально уродовал манекенщиц гримом, чтобы они на показе ярче выражали его художественную идею), мрачноватой «антверпенской шестерки».
От феминизма и вообще движения за равноправие было рукой подать до того момента, когда стало ясно, что отбор для подиумов исключительно конвенциональных классических красоток ушел в небытие. Сторонники толерантности добились появления на подиуме красивых женщин всех фенотипов — но это были пока еще просто красивые женщины. Следующим шагом стали люди с недостатками внешности или ее демонстративно подчеркнутыми особенностями.
В конце концов, свое право на представительство на олимпе модного мира имеют все, в том числе люди с физическими особенностями, инвалидностью, дефектами кожи, алопецией (отсутствием волос) и, конечно, модели плюс-сайз, то есть куда более полные, чем принято в модном мире. Открылись и успешно работают модельные агентства для очень полных моделей, откровенно некрасивых моделей (причем обоего пола), моделей нестандартного роста.
Таким образом зрители модных показов, покупатели модных журналов и посетители модных сайтов в какой-то момент увидели в рекламе и на подиуме темнокожую модель с витилиго Уинни Харлоу, моделей с протезами вместо ног Паолу Антонини и Викторию Модесту, моделей, у которых нет волос даже на бровях, — Мелани Гайдос и россиянку Яну Добролюбову, модель-трансгендера Андрея (Андреа) Пежич, модель с астигматизмом Моффи Гэтхорн-Харди. Что тут какие-то выкрашенные в зеленый цвет, сбритые под ноль или заплетенные в дреды волосы на голове великолепно сложенной юной афроамериканки или афрофранцуженки на кутюрном показе!
Слабые голоса последних уныло-консервативных защитников оплота классической (читай — белой, европейской, молодой и физически конвенциональной) красоты, а также всякого рода сексуальных шовинистов тонут в радостных кликах поклонников инклюзивности и толерантности и сдержанном, но одобрительном ропоте большинства прогрессивно настроенных и любящих все новое fashionista. И с ними можно согласиться: консерватизм прекращает всякое развитие, а для творческого полета дизайнерской мысли сойдут даже самые неожиданные источники вдохновения.
А вот что еще творится на подиумах: «чудовища» проникли уже и в высокую моду — человек-фламинго и девушка-подушка наступают; мужские показы тоже отличились адским подходом к одежде — кажется, что от этого нас уже никто не вылечит.
Если еще 15 лет назад слова «модель» и «фотомодель» были синонимами «красавицы», то в современном модном мире это далеко не так. Мы проследили за происходящим в XXI веке превращением подиумных красавиц в «чудовищ».Дизайнеры превращают показы в экзотические и даже экстравагантные шоу, и, чтобы модели соответствовали замыслу сценариста, они должны выглядеть как минимум необычно. Так, на недавно завершившейся в Париже Неделе высокой моды показ закрывала темнокожая модель с дредами. Раньше было все иначе Модельной индустрии как отдельной сфере профессиональной деятельности не так уж много лет. В XIX веке показов мод как таковых не существовало, а одежду шили почти исключительно на заказ: богатые женщины пользовались услугами модных, высокооплачиваемых портних (в те стыдливые времена для женщин шили почти исключительно женщины), которые держали собственные ателье, а женщины победнее шили и перелицовывали себе платья самостоятельно. Индустрия готовой одежды была в зачаточном состоянии — исключение составляли разве что аксессуары и шляпки, обувь также заказывали по мерке у сапожника. Ситуация начала меняться с появлением больших универмагов в европейских столицах и крупных городах. Этот процесс, начавшийся в 1870-е годы и быстро превратившийся в бум, отлично описан в романе Эмиля Золя «Дамское счастье». Платья приличные женщины в универмагах, конечно, не покупали, но накидку, манто, горжетку или иной весьма, кстати, дорогой предмет верхней одежды найти вполне могли. И для того, чтобы наилучшим образом продемонстрировать потенциальной покупательнице меха или накидку, мужчины-приказчики уже не подходили. Проницательно мыслящие хозяева крупных магазинов отлично разбирались в женской психологии. Вещи гораздо лучше смотрятся не на вешалке и даже не на манекене, а на живой, движущейся и желательно красивой женщине. Красивой потому, что тут включается еще один тонкий психологический момент: видя вещь на красивой женщине, потенциальная клиентка хочет такую же, потому что ей кажется, что эта вещь сделает красивой и ее саму. А если покупательница и так невозможно хороша и полностью уверена в себе, ей захочется показать, что уж она-то в манто или горжетке будет выглядеть просто ослепительно и враз затмит небогатую приказчицу. Хозяева универмагов стали активнее нанимать на работу женщин (это, кстати, было выгодно: мужчинам полагалось платить больше, чем их коллегам слабого пола, выполнявшим аналогичную работу то же количество часов) и отдавали предпочтение, разумеется, молодым, с цветущими красивыми лицами и безупречными фигурами. Уловка многочисленных «октавов муре», владельцев крупных магазинов, сработала, причем так удачно, что их примеру решили последовать и «частники» — владелицы респектабельных ателье по пошиву дамских платьев. Разумеется, это могли себе позволить только действительно состоятельные портные: взять в дополнение к штату закройщиков, швей, вышивальщиц, белошвеек и шляпниц еще и манекенщицу могли не все. Но те, кто мог, сразу или почти сразу обнаруживали рост продаж и популярности. Красота, как и любая редкость, стоила недешево: первые манекенщицы (сто лет назад их называли именно так, а в наши дни это определение практически вытеснено привычным словом «модель»), конечно, уступали в плане жалованья звездам немого кино или прима-балеринам, но наниматели понимали, что мало платить такой работнице нельзя. Чтобы поддерживать внешность в презентабельном, «товарном» виде, манекенщицам приходилось тратить немалые деньги — по сути, ситуация не слишком изменилась с тех пор. Единственной существенной разницей между тогдашними работницами подиума и нынешними состоит, пожалуй, в том, что прежние модели начинали карьеру существенно позже современных. В цене была каноническая, зрелая женская красота, а не нимфеточная подростковость. Даже в «ревущие» 1920-е годы, когда, собственно, зародилась мода на хрупких, почти бестелесных, с детскими формами андрогинов, по импровизированным подиумам домов мод ходили все же взрослые дамы, а не 15-летние девочки. Большим подспорьем для парижской модельной индустрии стала массовая эмиграция из России после революции 1917 года и Гражданской войны. В столицу Франции стекались аристократки, дворянки и просто интеллигентные и красивые русские женщины с домашним и гимназическим образованием, позволявшим им свободно объясняться по-французски. По подиумам парижских модных домов, как собственно французских, так и основанных эмигрантами (например, Irfe Феликса и Ирины Юсуповых), ходили даже княжны. Например, Мария Эристова была звездой Дома Chanel: сама Габриэль Шанель встречалась с великим князем Дмитрием и покровительствовала его опальным соотечественникам, а Эристова владела тремя иностранными языками и, как полагалось в те времена, могла не только показать, но и рассказать клиенткам, что на ней надето. Кроме Эристовой, на модельном олимпе довоенной Франции царили Натали Палей, сестры Оболенские, Гали Баженова и другие русские красавицы. Инклюзивная внешность С русскими или без русских, а почти весь XX век модельная индустрия базировалась на конвенциональном понимании красоты. Лица почти всех манекенщиц отвечали классическому европейскому канону, тела отличались идеальными пропорциями. Некоторым исключением стала, пожалуй, лишь хрупкая до нимфеточности Твигги, но, если не считать полудетских форм, она была очень хороша собой. До Иман, эфиопки, чье лицо тоже выглядело скорее европейским, нежели африканским, в модельном топе не было темнокожих женщин, а на показах Haute Couture, например, того же Дома Dior чернокожие появились впервые только в 2013 году, что при современной толерантности звучит почти невероятно. В шестерке великих супермоделей 1990-х годов тоже была афроамериканка — Наоми Кэмпбелл. Пять остальных женщин, брюнеток и блондинок — Клаудия Шиффер, Синди Кроуфорд, Кристи Тарлингтон, Стелла Теннант и Линда Евангелиста — были белыми, с европейской внешностью, а британка Стелла Теннант и вовсе приходилась родной внучкой герцогу Девонширскому, то есть стала невольной продолжательницей традиции аристократок в модельном бизнесе. Мысль о том, что на подиум известного модного дома выйдет женщина с вызывающе неканонической внешностью, никому даже в голову не приходила. Моду на необычную внешность, в том числе этническую, странные прически, подчеркнутые недостатки и несовершенства породили 1990-е годы. Первой ласточкой в этом смысле стала Кейт Мосс, британская модель со слишком для канонической красоты выраженными скулами, запавшими глазами и пухлым ртом. Она полностью вписалась в гранжевый стиль поздних 1990-х: ей подражали, ее внешность стала трендом под названием «героиновый шик». Феномен Мосс и последовавших за ней азиатских, восточноевропейских и российских моделей в какой-то степени объясним тем, что изменилась и собственно мода, которую они демонстрировали на подиумах и глянцевых обложках (слияние профессии фотомодели и манекенщицы в единое ремесло модели произошло примерно в те же 1990-е: на показах по подиуму ходили те же девушки, которых приглашали для рекламных и журнальных съемок). Мода, которая в 1950-е была призвана максимально украшать женщину, превращая ее в соблазнительный сексуальный объект, в конце 1990-х и начале 2000-х стала, с одной стороны, проводником феминистских идей (что демонстрировал успех стиля минимализм и целой череды женщин-дизайнеров, позволивших своим клиенткам одеваться комфортно, со сдержанной элегантностью), с другой — полем доходящего порою до неистовства дизайнерского самовыражения японских деконструктивистов, enfant terrible британской школы Александра Маккуина (он часто специально уродовал манекенщиц гримом, чтобы они на показе ярче выражали его художественную идею), мрачноватой «антверпенской шестерки». От феминизма и вообще движения за равноправие было рукой подать до того момента, когда стало ясно, что отбор для подиумов исключительно конвенциональных классических красоток ушел в небытие. Сторонники толерантности добились появления на подиуме красивых женщин всех фенотипов — но это были пока еще просто красивые женщины. Следующим шагом стали люди с недостатками внешности или ее демонстративно подчеркнутыми особенностями. В конце концов, свое право на представительство на олимпе модного мира имеют все, в том числе люди с физическими особенностями, инвалидностью, дефектами кожи, алопецией (отсутствием волос) и, конечно, модели плюс-сайз, то есть куда более полные, чем принято в модном мире. Открылись и успешно работают модельные агентства для очень полных моделей, откровенно некрасивых моделей (причем обоего пола), моделей нестандартного роста. Таким образом зрители модных показов, покупатели модных журналов и посетители модных сайтов в какой-то момент увидели в рекламе и на подиуме темнокожую модель с витилиго Уинни Харлоу, моделей с протезами вместо ног Паолу Антонини и Викторию Модесту, моделей, у которых нет волос даже на бровях, — Мелани Гайдос и россиянку Яну Добролюбову, модель-трансгендера Андрея (Андреа) Пежич, модель с астигматизмом Моффи Гэтхорн-Харди. Что тут какие-то выкрашенные в зеленый цвет, сбритые под ноль или заплетенные в дреды волосы на голове великолепно сложенной юной афроамериканки или афрофранцуженки на кутюрном показе! Слабые голоса последних уныло-консервативных защитников оплота классической (читай — белой, европейской, молодой и физически конвенциональной) красоты, а также всякого рода сексуальных шовинистов тонут в радостных кликах поклонников инклюзивности и толерантности и сдержанном, но одобрительном ропоте большинства прогрессивно настроенных и любящих все новое fashionista. И с ними можно согласиться: консерватизм прекращает всякое развитие, а для творческого полета дизайнерской мысли сойдут даже самые неожиданные источники вдохновения. А вот что еще творится на подиумах: «чудовища» проникли уже и в высокую моду — человек-фламинго и девушка-подушка наступают; мужские показы тоже отличились адским подходом к одежде — кажется, что от этого нас уже никто не вылечит.
