Как люди выбирают одиночество

Маринка вошла в автобус, хищно пошарила глазами по салону и, увидев свободное местечко, поспешила его занять. Плюхнувшись на сиденье, выдохнула успокаиваясь и привычно уткнулась взглядом в окно.Ноябрь. Хуже ноября в Москве месяца нет. «Так и тянет повеситься на той осинке возле мостика», — это как раз настроение ноябрьского утра в рабочий день. Женщина среднего возраста, средней комплекции и более чем средней внешности. Это она о себе. Мужа нет, зато в качестве компенсации есть взрослая уже дочь. Есть квартирка в спальном районе, есть две хорошие подруги (замужние), есть одна незамужняя приятельница, которая периодически выводит Маринку из терпения своими выходками. Есть не очень интересная и не очень оплачиваемая работа. Бр-р-р-р, Маринку передернуло от своих жизненных достижений. Вот это только в ноябре можно допустить такие мысли. Да, Маринка никогда не хотела работать. Не любила. Слово «обязанности» вгоняло ее в зависимости от обстоятельств то в глубокую тоску, то в почти неконтролируемую ярость. Она любила путешествовать и читать. А еще готовить и вязать. А на все это нужны «мани-мани». Ха! Ну ладно, готовить, вязать, читать — это еще куда ни шло. Но путешествовать! Маринка даже улыбнулась. Она работала всегда. Ну, как только школу закончила. Любила учиться и до последнего в мечтах поступала на что-нибудь литературно-историческое и впоследствии становилась завлитом какого-нибудь театра (можно в провинции) или театральным обозревателем, или еще кем-то в этом направлении… Она пошла работать на завод после школы. Завод был красивый — весь в мраморе и искусственном свете, кругом всякая передовая и не очень аппаратура. Класс! Маринка, клепая свою сдельную продукцию, представляла себя капитаном межпланетного корабля и зарабатывала неплохие деньги. Вот так и пошло. Институт она все-таки закончила. Вечерний. Технический. Как-то пережила перестройку (она не любила вспоминать эти нервные и унизительные годы). И все время работала, работала… А путешествовала, заметьте, совсем не так много, не так часто и совсем не в те места, куда ей хотелось. А туда, куда и все. Ай, да ладно! Маринка постаралась стряхнуть с себя хандру. Где-то она вычитала, что на вопрос «как вы живете?» один старый еврей отвечал так: «Хуже, чем некоторые, но лучше, чем многие». Вот умный-таки народ! Очень Маринке эта фраза нравилась. Хуже всего дела обстояли с личной жизнью. Ее не было. Не было и все. Нет, то есть кто-то время от времени возникал. Но Маринка была такая неумеха в смысле построения отношений, так боялась (заранее), что ничего не получится, что ничего и не получалось. Про себя Маринка знала, что она была бы хорошей женой. Жалко только, что мужики этого не знали. Или не хотели знать. Да и зачем это им — хотеть что-то про нее знать? Вот, например, вот этому дядьке, который сейчас зашел в автобус. У Маринки был глаз-алмаз. Живет один. Жена с этими брюками не разрешила бы такие ботинки носить. И шапка старая. И сумку тоже надо выбросить. А ему все равно: привык, удобно — и ладно. Маринка любила придумывать истории про пассажиров, которые ехали вместе с ней. Вот и теперь глаза зацепились за этого дядьку. Инженер, из бывших. Советских. В непростое перестроечное время не смог себя применить. Хотя явно с образованием. Высшим. Техническим — таким же, как у самой Маринки. Только Маринка и техника — вещи мало совместимые, а дядька-то, похоже, и правда в своем инженерном деле волокёт. Маринка расфантазировалась… Вот подойдет он к ней сейчас, улыбнется застенчиво, одними глазами, и неловко скажет какую-нибудь банальность. А она ему в ответ что-нибудь такое остроумное, с налетом усталой интеллигентности. И он посмотрит на Маринку внимательнее и вдруг поймет — вот! Это же та женщина, которую он всю жизнь искал и ждал. Она такая тонкая, умная, веселая, и взгляд у нее такой понимающий и мудрый. Маринкина мысль рванула вперед с крейсерской скоростью… Набережная Питера. Обязательно, не иначе — Питера. Холодно, ветрено — нормальная питерская погода. Они идут, взявшись за руки, и ветер нападает на них со всех сторон: теребит волосы и треплет шарфы и полы пальто — гонит в гостиницу. Да, они остановились в гостинице. Такой… В старом доме с высокими потолками и гулкими лестницами. На лестницах пахнет водой. Не сыростью, а именно водой. Раньше это был дом средненького чиновника или обедневшего дворянина. Потом здесь устроили общежитие какой-нибудь очень рабочей молодежи. Нет, не молодежи. Семейную общагу. На стенах — тазы, на мраморных лестницах курят и плюются мужики и ругаются их жены в замызганных фартуках. Под ногами шмыгают шумные дети в обносках, ладошки красные, замерзли. Лампочки не горят, входная дверь набок… Страна победившей бедности… После войны здесь жили настоящие питерские интеллигенты. Недобитые революцией, репрессиями и войной. Молчуны с умными и недобрыми глазами за треснутыми стеклами очков. Перестройка их доконала, и теперь этот особнячок выкупили — покрасили, подновили. Сделали евроремонт руками азиатов. Гостиница. Но стены помнят всё: чиновника, работяг, уходящих в историю умников, азиатских штукатуров. Маринка очень любит такие дома. В Питере таких полно… А глаза у дядьки и вправду хорошие. Умные. Жалко только, что какие-то потухшие, ленивые. И что это она его «дядькой» назвала. Ему лет 50? Выглядит старше, но это потому, что вот такой Маринки рядом нет. Она бы его быстро привела в порядок. И стал бы он у нее не дядькой, а мужчиной в самом расцвете лет. Он заметил ее взгляд. Никакая мысль не шевельнулась в нем. Он отвернулся. Он едет на работу, которая ему не нравится. Потом поедет обратно в ноябрьской темноте и слякоти — в свою берлогу одиночества. Он встал и вышел из автобуса. У Маринки «сползло» лицо. До этого момента она старалась придать ему выражение спокойной уверенности и внутреннего достоинства. Ну, это ей так хотелось — чтобы было именно такое выражение. Чтобы она просто излучала спокойную уверенность и внутреннее достоинство. Чтобы, глядя на нее, все видели спокойную и уверенную… Да-а-а… «Вот дура», — ласково подумала она про себя. В метро она сочинила историю про обаятельную старушку, что сидела напротив. В истории был театр, поклонники и шампанское… А сейчас она работает билетером в каком-нибудь районном доме культуры — быстренько закончила Маринка старушкину историю и вышла из метро. Наконец-то на улице окончательно посветлело (насколько возможно). Сыпал мелкий и редкий, но главное — не противный, снежок. Настроение улучшалось… * * * …Вечером он вернулся домой. Огляделся, как будто раньше не видел стареньких обоев и вытертого коврика на полу. Провисших проводов в коридоре и пошатывающегося стола на кухне. В ванной уже неделю как перегорела одна лампочка из двух. Он каждый день собирается поменять эту чертову лампочку, да все как-то недосуг. «Какая женщина согласится здесь жить?» — эта ленивая мысль удивила его. Он не думал о женщинах в последнее время. Стал брюзгой и циником. Ему нравилось быть циником. Это было очень удобно. Можно было даже и грубость замаскировать под некий нигилизм. Можно было не задумываться о том, как он одет и как выглядит. Много о чем можно было не задумываться. Он посмотрел в зеркало. Отражение не порадовало его. «Надо что-то делать», — подумал он. Распрямил плечи, попробовал улыбнуться, пригладил волосы. «Завтра надену костюм, — решил он. — И вот та новенькая в соседнем отделе… Вполне… Надо все-таки пригласить ее как-нибудь… кино, ресторан… нет, может, сначала ремонт сделать… нет, потом, потом… как-нибудь»… Лампочку он опять не поменял. А про Маринку и не вспомнил. Да он ее и не видел… Автор: Ирина Дорофеева © Shkolazhizni.ru